– У меня сегодня глаза зелёные, – сказала я, глядя в зеркало. Их зелёный цвет был необычен, ярок, лучист и походил на цвет влажного мха.
– Только запомни: я – Баубра, и забудь на сегодня про Бэйбу, – предупредила меня она. Мои слова про цвет моих глаз она пропустила мимо ушей. Она завидовала мне. Мои глаза были больше, чем её, а белки нежно отливали голубым, как белки глаз ребёнка.
Когда мы выходили, в доме никого не было, поэтому мы выключили свет в прихожей и закрыли дверь на ключ.
Мы взяли друг дружку под руку и пошли в ногу. В конце переулка была автобусная остановка, но мы решили прогуляться до следующей остановки. От следующей до нужного нам места билет стоил на один пенс дешевле. Сегодня вечером мы захватили с собой довольно много денег, но по привычке решили прогуляться.
– Что мы будем пить? – спросила я, и тут же в моём сознании я услышала голос моей матери, предупреждающий меня; я даже увидела её, грозящую мне пальцем. В её глазах стояли слёзы. Слёзы осуждения.
– Джин, – ответила Бэйба. Она разговаривала очень громко. Мне никогда не удавалось заставить её говорить тише, и люди на улицах постоянно оборачивались нам вслед, как будто мы были уличными профессионалками.
– Мне что-то мешают серёжки, – сказала я.
– Так сними их и дай ушам отдохнуть, – ответила она. По-прежнему во весь голос.
– Но там будет зеркало? – спросила я. Я хотела ещё раз попробовать надеть их половчее, когда мы будем на месте. Серёжки были длинными, с подвесками, и мне нравилось покачивать головой, чтобы подвески играли, разбрасывая маленькие голубые искры света.
– Ладно, тогда зайдём там прежде всего в туалет, – сказала Бэйба.
Я сняла серёжки, и боль в мочках ушей только усилилась. Несколько секунд она была просто ужасной.
Мы прошли мимо магазинчика, где я работала; шторы на его окнах были опущены, хотя внутри горел свет. Шторы были чуть уже окон, с боков по обеим сторонам оставались щели примерно по паре сантиметров, сквозь которые и был виден свет внутри.
– Интересно, что они сейчас там делают, – сказала Бэйба. С моих слов она знала о них всё, но постоянно донимала меня вопросами: что они едят, в каких ночных одеяниях спят, что он отвечает ей, когда она говорит: «Дорогой, я поднимусь наверх и приберу постель».
– Они едят шоколадные конфеты и пересчитывают дневную выручку, – ответила я. Я даже ощутила вкус шоколада с ликёрной начинкой, которым угостил меня мистер Джентльмен так много лет тому назад.
– Вовсе нет. Они нарезают ломтиками каждый из тех полуфунтовых кусков бекона, который ты взвесила, прежде чем идти на исповедь, – сказала Бэйба, подходя ближе и стараясь заглянуть в щелочку. В этот момент я увидела подходящий автобус, и нам пришлось пробежать тридцать или сорок метров до автобусной остановки.
– Да вы сегодня при всём параде, – заметил кондуктор автобуса. В этот вечер он не взял с нас платы за проезд. Мы его знали, так как довольно часто ездили этим автобусом за город и обратно. Мы пожелали ему счастливой Пасхи.
Глава семнадцатая
Вестибюль гостиницы был ярко освещён, а один его угол превращён в зимний сад – там в громадных вазах росло несколько пальм.
Прежде всего мы зашли в туалет, и я снова надела свои серьги. Потом мы вымыли руки и высушили их тепловой воздухосушилкой. Нам так понравилась эта штука, что мы снова вымыли руки и высушили их по второму разу. Затем вышли из туалета, и я последовала за Бэйбой через вестибюль в ресторанный зал. Там за столами сидело много пьющих, говорящих, флиртующих людей. При мягком розовом свете все эти люди выглядели спокойными и собранными, их лица совсем не походили на лица завсегдатаев бара Джека Холланда. Было бы здорово, если бы мы заглянули сюда сами по себе, чтобы выпить, посмотреть на людей и полюбоваться украшениями, которые были на некоторых женщинах.
Бэйба привстала на цыпочки и помахала в воздухе рукой по направлению к угловому столику. Я последовала за ней, чувствуя себя несколько неуверенно в туфлях па высоких каблуках.
Из-за столика поднялись двое мужчин среднего возраста, и она представила меня им. Я так и не поняла, кто из них был кто, но даже при таком приятном освещении оба были явно не красавцы. Они уже немного выпили, и на столе перед ними стояли пустые бокалы.
– Как я слышал, вы тоже учитесь в колледже, – обратился ко мне мужчина с сединой в волосах. Мужчина с тёмными волосами в это время делал комплименты Бэйбе насчёт того, как хорошо она выглядит, поэтому я решила, что это и есть Реджинальд, а со мной разговаривает Харри.
– И что вы изучаете?
– Английский язык, – быстро ответила я.
– Как интересно. Я сам более чем просто интересуюсь английским. Сказать по правде, у меня даже есть теория о сонетах Шекспира.
Как раз в это время подошёл официант, чтобы принять у нас заказ.
– Джин с тоником, – сказала Бэйба, изображая для Реджинальда голос маленькой девочки.
– Мне тоже, – сказала я официанту. Он вытер начисто стеклянную поверхность стола и собрал пустые бокалы. Когда он вскоре принёс заказанные напитки, никто из наших спутников сначала не выказал готовности заплатить, потом они одновременно вытащили свои бумажники, и в конце концов заплатил за всё Харри и дал на чай два шиллинга. Джин с тоником оказался на слух лучше, чем на вкус, поэтому я спросила, можно ли попросить мне бутылку апельсиновой воды. Апельсиновый напиток смыл горьковатый вкус джина.
Мне не хотелось говорить о сонетах Шекспира, потому что я знала наизусть только один из них, так что я спросила Харри, приходится ли ему много работать.
– Работать! Нет, я же делаю галантерею… услаждаю жизнь, так сказать. Ха-ха-ха!
Они засмеялись. Я подумала о том, сколько раз ему приходилось уже говорить это и каким истрёпанным должно было быть это выражение.
– Смейся, Кэтлин, ради Бога, смейся, – сказала Бэйба, и я постаралась выдавить из себя хотя бы смешок, но не преуспела.
Потом она сказала, что хочет переговорить со мной наедине, и мы поднялись с ней на крытую ковром лестничную площадку.
– Могу я кое о чём попросить тебя? – спросила она меня там. Она очень серьёзно смотрела мне прямо в лицо. Я была гораздо выше её ростом.
– Конечно, – ответила я, и хотя я уже давно больше не боялась её, я ощутила то самое неловкое чувство, когда кто-нибудь говорил мне неприятную вещь.
– Можешь ты, ради всего святого, не спрашивать этих ребят, читали ли они «Дублинцев» Джеймса Джойса? Это их совершенно не интересует. Они вырвались на вечерок. Ешь и пей всё, что хочешь, и пусть Джеймс Джойс играет на своей собственной трубе.
– Он умер.
